Перебирал документы, нашёл раритет – квитанцию за вытрезвитель. Дело было двадцать лет назад на день рождения Егора Летова. Мы отмечали его с товарищем, одним известным телеведущим, назовём его Остап (собственно, так мы его всегда и звали). Бродили по центру, обсуждали генезис летовского творчества, шлифовали «Сибирской легендой».
Середина двухтысячных – слом эпохи, ещё памятны были времена, когда в центре Красноярска совершенно спокойно можно было разгуливать с бутылкой Аяна или Купца. Школота не помнит, но в городе официально проводился День пива и по центру ходили толпы подвыпивших горожан, атмосфера праздника, обоссанные подворотни и всё такое. Мы с Остапом были консерваторами, и относились к этой старой формации.
Приставшие к нам на Перенсона в тот вечер менты в этом смысле оказались реформаторами.
«Выпиваете?» - спросили они.
Мы покорно допили и сунули бутылки в урну. Тут бы нам спокойно разойтись, но Остап предательски шатался. Ещё он улыбался. Ему казалось, что вежливо, мне казалось, что хитро, ментам показалось, что дерзко.
«Проедемте», - предложили они.
Нас усадили в обезьянник уазика, окошек там не было, и куда нас везут мы не видели.
Куда-то привезли, спустили в подвал. Там за столом сидел старлей, который сначала попытался вытянуть из нас добровольное признание состояния опьянения. Мы держались и всё отрицали. Тогда старлей сказал: «Позовите Дока». Звучало жутковато, словно бы «Позовите Вия».
Пришёл Док, персонаж неопределённого вида: штаны ментовские, с лампасами, а халат и шапочка – медицинские. Он был крупный, с закатанными рукавами, и потому в окружении полицаев в подвале напоминал гестаповца. И действительно – вдруг зазвучали какие-то фашистские команды: встать в позу Ромберга! Взять пробу Ташена!
Мы должны были встать у расчерченных на полу полос, растопыривать пальцы, касаться кончика носа, крутиться вокруг своей оси и следить за ручкой, которой дирижировал Док.
Остап провалил все эти тесты. Я же, напротив, собрался и дал достойный отпор гестаповцам. Док сказал мне: «Можешь быть свободен. А этого мы оставляем». Но во мне уже пробудился журналистский интерес – провести ночь в вытрезвителе – и я заявил, что никуда без своего товарища не пойду!
Где-то в углу благодарно всхлипнул Остап.
«Ну, как хочешь», - пожал плечами Док.
Мы сдали содержимое карманов под опись, и нас развели по разным палатам-камерам. В тусклом свете лампочек-сорокаватток я разглядел типовые больничные кушетки (серый кожзам) и несколько уже спящих тут бомжей. Старлей оставил мне комплект постельного белья и закрыл дверь с решёткой на ключ.
Пытка началась утром. В камерах включилось радио и монотонный записанный голос начал читать статью из энциклопедии: «Злоупотребление спиртными напитками влечёт интоксикацию таких-то органов. Ежегодно в мире от алкоголя умирают столько-то миллионов…». Для лежащих со мной бомжей это был просто привычный будильник. А для меня – невыносимо. Голова раскалывалась, лекция бесконечна, начитка (с профессиональной точки зрения) – говно.
Наконец, меня выпустили. Старлей вернул мне содержимое карманов за вычетом 450 рублей наличными. На мой удивлённый взгляд он протянул мне эту квитанцию. Не штраф, а именно квитанцию за услуги медвытрезвителя.
«Чё так дорого? Почти как в гостиничном люксе», - пробовал возмутиться я.
«В следующий раз попроси отвезти тебя на Джамбульскую, там по 270 рублей, а здесь вытрезвитель Центрального района!» - гордо ответил старлей.
Я вышел на улицу. Остап уже курил здесь и так же вежливо/хитро/дерзко улыбался. За его спиной был Дом быта. Мы стояли прямо на Проспекте Мира. И оба знали, что недалеко на Марковского есть спасительный круглосуточный ларёк.
